Поэты земли Кольской

[Admin]

"От моря Белого до моря Баренца", как говорил Николай Колычев, раскинулась земля Кольская.
На всем пространстве, "очерченном двумя пределами — от моря Баренца до моря Белого" живут влюбленные в Север восторженные романтики, душу которых не остудили суровые полярные морозы.
Они дышат одним воздухом, вместе радуются и снежной зиме, и щедрому летнему солнцу, и полярным сияниям. Они пишут по-разному, но пишут об одном — о любви к родному краю, о богатстве внутреннего мира человека, о таинстве любви.
Поэзия Кандалакши неотделима от поэзии своих соседей, и на этом форуме будут представлены поэты Кольского края, которые, хоть и не жили никогда в Кандалакше, но всегда были нашими земляками.
Смотрите фото кольских поэтов в фотоальбоме: http://www.kandalaksha.org/gallery_poet ... php?page=0

[Наталья]

Знакомьтесь — Коржов Дмитрий Валерьевич.

Поэт, литературный критик, прозаик. Окончил Мурманский государственный педагогический институт (1995) и Литературный институт им. А.М. Горького (2002). Член Союза писателей России (2002). Один из авторов биобиблиографического словаря «Русская литература ХХ века. Прозаики. Поэты. Драматурги» (Москва, 2005). Книги: «Ровеснику-отцу» (1992), «Тепло человечье» (1997), «Сербская тетрадь» (2000), «Слова и паузы» (2005), «Мурманцы» (2008). Публиковался в журналах «Московский вестник», «Роман-журнал XXI век» (Москва), «Аврора» (Санкт-Петербург), «Север» (Петрозаводск), «Странник» и «Nota bene» (Саранск).
Журналист областной газеты "Мурманский вестник". Живет в Мурманске.
В нашей Гостиной активно участвует в обсуждении творчества Николая Колычева.
Фото Дмитрия Коржова можно найти в фотоальбоме: http://www.kandalaksha.org/gallery_poet ... php?page=0

Невозможно узнать поэта, только прочитав его биографические данные и просмотрев список заслуг. Надо соприкоснуться с его словом. Представляю вам поэзию Дмитрия Коржова:

ЧЁРНАЯ ТРУБКА
Не скоро, но все же состарюсь:
Деньжонок поднакоплю,
Поэзию с прозой оставлю
И домик у моря куплю.

Там буду светло и безбедно
Свой нищенский век доживать,
О прошлом толкуя победно,
Устало и сладко зевать.

Большим стану, толстым, как груша,
Начну стариковски хандрить,
По праздникам водочку кушать
И черную трубку курить...

А всё, чего сердце желало,
Что душу и грело, и жгло,
Сгорит, словно и не бывало —
Без имени, властно и зло.

И всё, что там было — в начале,
Исчезнет, как тот пароход,
Что только что был на причале,
А вон — уже в небе плывет...

* * *
Дорога — она навсегда и всерьёз,
Покуда душа не остынет.
И мамин извечный, тревожный вопрос:
«Опять уезжаеши, сыне?».

Но как хорошо раньше света вставать,
И, вещи собрав, отправляться по свету —
К ещё неоткрытым пока островам,
Забытым мирам и далёким планетам.

За дальней, незримой, но тёплой звездой
По карте судьбинных линий —
Так жизнь убывает — верста за верстой,
Оглянешься — нет и в помине.

Но — в путь спозаранку! Но в путь — в полный рост!
Не стой, а то всё опостылет.
Дорога — она навсегда и всерьёз,
Покуда душа не остынет.

* * *
Когда по-актерски глумливо
Поэта играет фигляр,
Всё выйдет неладно и криво,
Глядишь, и петля — не петля.

Не ведая тени сомненья
На голубом глазу
Кривляется не Есенин,
А штатный базарный плясун.

Да, было — кабацкие драки,
Шальной хоровод Галь и Оль,
Покуда в богемном мраке
Мозги осыпал алкоголь.

Всё минуло, кануло в Лету,
Жизнь сызнова не сверстать,
Но был он великим поэтом,
Фигляру — поэтом не стать.

ОНА
Белая и гладкая, как рыба,
Круглые глаза, как фонари,
Отдыхать привыкла на Карибах,
Тут не смей о Ялте говорить.

Даром, что окончила два вуза,
Только, как её ни поверни,
Но в постели — сущая медуза —
Странно, что умеет говорить.

Дом её, как мертвая планета:
Кактусы в горшочках, чистота.
Как чужая песня без ответа,
Без детей, как церковь без креста.

Тишь да гладь выстуживают душу.
Есть она? Поди там разбери…
Лишь себе одной исправно служит,
Рубль снаружи да пятак внутри…

* * *
Подошла неслышно, тихо-тихо,
Пожелала доброго пути...
А над нами плыло безъязыко
Облачко, незримое почти.

"Не грусти, любимый, это враки,
Будто мне в разлуке не прожить,
Будний день придет в столичном фраке —
Живо приневолит-закружит.

Да и ты, печальный небожитель,
Господине всемогущий мой,
Да и ты, судьбы моей вершитель,
Тоже возвращаешься домой.

Там грустинку лёгкую остудишь,
Что же, что расстались,— не беда.
Долго помнить обо мне не будешь,
Завтра же забудешь навсегда...".

Так она чуть слышно говорила.
Я — молчал. Всё выслушал до дна.
На четыре света отпустила,
Всё простив заранее, сполна.

Так-то вот, два странных человека,
Расходились мы по сторонам.
...Дома у меня библиотека,
Чёрный кот и кофе по утрам.

А она сама библиотекарь —
Между книг, как пчёлочка, кружит,
Нежный мой, зеленоглазый лекарь,
Светлая и тихая, как жизнь.

Зря с небес прекрасного далёка
Все наши дороженьки-пути,
Растворилось в воздухе высоком
Облачко, незримое почти...

* * *
Стать бы облачком мне невесомым,
В яснокрылом парить далеке,
Из родного, привычного дома
Улететь навсегда налегке.

Обживая иное пространство,
Позабыть о житейской возне,
О российском и собственном пьянстве,
И о голоде, и о войне.

Но оглянешься... Неодолимо
Из любой невозвратной дали,
Из беспутья, из тьмы нелюдимой
Возвращаются в порт корабли.

И покажется дурью безвольной
Гулевая о воле мечта,
Улыбнёшься светло и раздольно,
И поймёшь: "А зачем улетать?"

В суете о насущном о хлебе
Одному ли тебе нелегко?
Не печалуйся. Думай о небе,
Да шагай по земле широко...

БЕЛЫЙ МУРМАН

1. МУРМАНСК В 18-м ГОДУ
...Ничего-то и не было, кроме
Порта, ждущего корабли.
Только ветер да чёрные комья
Каменистой, холодной земли.

Да и город-то был — на два шага,
На каких-нибудь там полплеча:
От Зелёного мыса к оврагу,
И — до Варничного ручья...

Но уже поезда неуклонно
В паровозном, тягучем дыму,
В бестолковой горячке вагонной,
Потянулись в колючую тьму

Наблюдать в простоте изначальной
Кольский ломаный окоём:
"Чемоданы", бараки, причалы —
То, что Мурманском станет потом.

2. МАТРОССКИЙ КЛУБ
Революция — страшная сила.
Что там спорить — "могла — не смогла"?..
Революция нам подарила
Интэнэшенал сименс клаб.

Вот куда, увольненье спроворив,
Сдёрнув с боцманского "ремня",
Сыпет с "Чесмы", "Аскольда" и "Глори"
Расклешённая матросня.

Там французы, норвежцы, британцы,
Если пьют, так уж пьют — без вранья,
Там фартовые девки и танцы,
Синема и дешёвый коньяк.

Ну а город — ещё из пелёнок
Только вывернулся, едва,
Снегом, как сединой, убелённый,
На Семёновых островах...

Заметённые "мурманки" струны,
Все дороги — из снега и льда,
Зимний свет — еле слышимый, трудный,
И нечастые здесь поезда...

...Подгулявший с девицею штурман,
Да английский патруль на углу.
Вот такой он — начальный Мурманск —
Всенародный моряцкий клуб!

3. АДМИРАЛУ КАЗИМИРУ КЕТЛИНСКОМУ
Словно кортик, прямой и острый,
Испытавший и бури, и штиль,
Он попробовал полуостров,
Как корабль, сквозь тьму провести.

Незавидная это работа —
В темноте детишек крестить.
Ни державы, ни веры, ни флота —
Сыплются, как песок из горсти.

Где вы, умницы-кондукторы,
Корабельные профессора,
Как без вас с океанским простором
Сможет справиться адмирал?

Русский флот погребён, под откосом,
Вражьи слуги победу трубят,
Если собственные матросы,
Словно в тире, стреляют в тебя.

Страшно. Бес с краснозвёздным прищуром
Взялся в салки с Россией играть,
Будет класть на нее с прибором
И гармошку на струны рвать.

«Чудище и стозевно, и обло...»
Суетливы шаги за спиной.
Револьверик недужно и подло
Плюнет в душу свинцовой слюной.

И земля, накренившись устало,
Как корабль, поплывёт из-под ног,
И притянет к себе, словно тралом,
На февральское, смертное дно.

ДЕВЬЕ СЕРДЦЕ
Девье сердце переменчиво:
Нынче — здесь, а завтра — там.
...Поведёт лукаво плечиком,
Отвернётся беззастенчиво,
И — конец моим мечтам.

И — уйдет. С залётным купчиком
Закатится в ресторан,
Водкой, сёмгой, жарким супчиком
Будет потчевать голубчика
Вдрызг — до самого утра.

А наутро — развиднеется,
Схлынет враз хмельной дурман.
Станет пусто красно-девице,
Скукой сердце заметелится,
И закроют ресторан.

Девье сердце переменчиво...
И от дури устают.
...Скажет, воротясь, доверчиво:
"Он красив, и галстук в клеточку.
Только я тебя люблю...".

ЛЮБОВЬ
Любовь — засада, что всегда без правил —
Лишь Купидон, как вечный конвоир...
Ну кто меня любить заставил
Соломенные волосы твои?

Нить тонких губ полоской нервной,
Что дуться на меня не устают,
Которые я долго, вдохновенно
Взахлёб целую, одинок и лют.

Желание казаться недотрогой
И синие, бесстыдные глаза,
И речь, как вздох блондинки длинноногой:
"Свободен, парень! Чемодан — вокзал...".

Сумбур мятежных девичьих метаний,
В которых нет ни смысла, ни аза,
И тот крылатый страж, причастный к тайне,
В цель угодивший, вместе нас связав.

Любовь — азарт полуночной тревоги,
На выбыванье жесткая игра,
Где ночь легко твои разводит ноги,
Как войны ПВО — прожектора.

Любовь — внахлёст, в горячке, в стонах —
Где мы? Где мир? — не все ль равно? —
Вершит всё по своим законам,
Безжалостно сплетая нас в одно.

...Тьму отодвинув, день застанет
Ничтожной горсткой счастья и тепла
На стареньком, продавленном диване
Усталые, довольные тела...

ДАЛЁКАЯ ПЕСНЯ
…Той песней далёкой, забыто, непрошено,
Кружком из винила кружа,
Поманит с собой краснозвёздное прошлое,
Прижмёт, и не сможешь сбежать.

От края до края вернется послушно
Бескрайняя наша земля,
Вернётся, как в сказке, шестая часть суши,
Вернётся и юность моя.

Вернутся запретные книги и речи,
Портвейн «три семёрки», «Агдам»,
И девичьи губы, и девичьи плечи,
И радио по проводам.

Вернутся советские милые праздники:
Салат «Оливье», Первомай,
И первая женщина — тварь и проказница,
Без совести и без ума.

А там — девяностые — за поворотом:
Безденежье, смута и смерть,
И много свободы — до колик, до рвоты,—
О лучшем и думать не сметь!

А мне… Мне всё хочется в прошлом остаться,
В том мире, теперь уж чужом,
Парадов, побед, громких слов, демонстраций,
С державным дешёвым вином.

Где мы — перестройки шальная пехота —
Любились, рожали детей,
И не было смерти — там, за поворотом,
Одна лишь любовь, без смертей.

[Елена]

С разрешения автора, представляю на нашей страничке мурманского поэта Александра Абрамова (сборники стихов "Соль" 1997 и "За словом" 2008)
Фото Александра Абрамова можно найти в фотоальбоме: http://www.kandalaksha.org/gallery_poet ... php?page=0


* * *
Май. В зале института — "Вечер Памяти".
Студенты собраны, и можно начинать…
Звучит рассказ — бесхитростен, понятен…
Старик твердит его почти как "Отче наш":

"Мол, так и так, служил звукометристом…"

Вдруг — распрямляется, хотя почти горбат!
Вдруг — вспыхнул взгляд,— взволнованно, искристо! —
едва сказал: "контрбатарейная борьба"!

Вдруг — вспомнились, нашлись слова, в которые
впиталась боль войны, вся суть её и соль!

Увлёкся… Веселя аудиторию,
свистит осколком крепкое словцо!

Он снова — там! Мелькнёт слеза мгновенная,
когда он вспомнит лица дорогие:
под Кёнигсбергом, Будапештом, Веною
его друзей разбросаны могилы.

Потом — запел! Сперва — "Комбат-батяня".

…И не унять чудного старика,
когда он звонко, молодо затянет:
"Артиллеристы, Сталин дал приказ…"!

Пропев, платочком промокает лысину.

Осанится, чтоб видели студенты:
к нему на грудь слетел Генералиссимус
на парашютике георгиевской ленты!

Он — победитель! Все ли увидали?

И тут же — сетует, что, мол, нехорошо:
давненько уж не чищены медали,—
зубной пропал из магазинов порошок!

А к слову — и про "цены в магазине",
про "греформаторов", про то, что "не достичь им"…
Про "рыжих бесов" и про "сталинский мизинец"…

Но… тут ему вручают пять гвоздичек.

Хлопки. Галдёж. Стук двигаемых стульев.

Мгновенно напрочь позабытый всеми,
старик стоит — поблёкло и сутуло.

Старик стоит. Аудитория пустеет.

Ряды пустеют, ближние и дальние…

Стоит старик. И — так же одинок! —
на пиджаке к большой толпе медалей
"второстепенный" жмётся орденок.

… Эта мудрая простота.
Этот удивительный такт…
У бабки — радость. К ней приехал взрослый,
хоть городской, да работящий внук.

Вот старая и сунулася с просьбой:

– Сарай бы перекрыть…

Внучёк в ответ кивнул.

А сам — повадился с дружками гулеванить:
ночь напролёт веселье, до утра.
Полдня — до вечера — «страдает» на диване…

Не стала бабка внука укорять.

…Поднявшись раз едва, с башкой дурною,
в своём обычном состоянии унылом,
внучёк опешил:

— Что ж виски-то ноют?..

Так вот — везде наставлено бутылок.

В бутылки воткнуты от мух соцветья пижмы.
От смрада же — в глазах полоски алые…

И — бабкин голосочек еле слышный:
на улице соседкам внука хвалит.

…В бутылки воткнуты от мух соцветья пижмы.
И всё кругом — погано-жёлто-зелено.
Потупившись, внучёк стоял, пристыженный,
дай волю — провалился бы сквозь землю.

В глазах темно, виски, затылок ломит,
ещё чуть-чуть — и подкосятся ноги…

— Ой, девоньки, к нам мухи на килОметр
не подлетят… У нас бутылок — мно-о-ого!
А всё — внучёк… Он у меня старательный…

Стоял внучёк, стоял, не взвидя света.

А бабка — пуще: сколько денежек истратили
на эту выдумку,— всё хвалится соседкам.

…Пить бросил. Торопиться не стараясь,
внук, как дружки ни брали «на слабо»,
успел поправить крышу у сарая,
а заодно — заваленный забор.

* * *
Как будто ножки робким, зябким пальчиком
водицу пробует — ну как, не холодна ли? —
на берегу сосна — неловкая купальщица,
в простынке синеватой дымной дали.

Стоит над озером, чуть тронутым напильником,—
как не сравнить,— такая зыбь несётся! —
роняя сдвоенные бронзовые шпильки
из шевелюры, высветленной солнцем.

* * *
Записал когда-то этнограф
интересный древний обряд:
в знак того, что богатства — много
не жалели туземцы добра.

Били утварь. Одежда нарядная —
напоказ! — сжигалась дотла…
Вкруг костра все плясали, радуясь.
Назывался праздник «потлач».

… Летописные свитки старые
донесли преданья слова:
«…персияне царю в подарок
привезли живого слона.

На пиру в честь приезда посольства
от обиды царь протрезвел,
услыхав: — Государь Московский,
слон в России — неведомый зверь!

Царь Иван порадел за Отчизну:
чтобы стало послам солоно,
приказал забить животину…

До хрена на Руси слонов!»

Пей-гуляй, голытьба лихая!
Лейся, водка, не знай берегов!
Лейся, песня, реви, не стихая…

До хрена на Руси всего!

Люди, люди, русские люди…
Мы друг другу — катов лютей.
«Ничего, от нас не убудет…»

До хрена на Руси людей!

И несётся правителей ржание
сквозь народный затравленный вой:
«Ладно! Бабы ещё нарожают!»

До хрена на Руси всего!

В эту присказку вложено столько…

И — холодная, точно со льда,
полководцев наших жестокость
в отношенье своих же солдат.

И — брезгливость чиновной мрази
к нескончаемым бедам людским…

— Всё не так? Неужели? Да разве?

…что им, барам, до нас, мелюзги!

Пей-гуляй, голытьба лихая!

Хочешь — смейся, а хочешь — плачь.
От щедрот — страна полыхает…
Эх, и жарок ты, праздник-потлач!
Если кто-то талантлив… «Да ладно!
Кто там ширью души парусит?»

До хрена на Руси талантов?..

Не жильцы они на Руси.

Это НАШЕ — всего больнее,
вот на ЭТО — и душит злость.

Мы не ценим того, что имеем.

Так уж от веку повелось.

* * *
Дождь шёл с вечера. Ночью — одрях.
Прекратился. Дрожала от ветра
у черёмух в мокрых ветвях
паутина лунного света.

В темноту уходили поля.
Блеск лучили холодный и строгий
лужи в глинистых колеях,—
точно рельсы железной дороги.

Колебался обмылок луны
в клочковатой облачной пене…
На обочине приуныл
и нахохлился старый репейник.

У полуночи — много всего!
Я люблю, свернувши с просёлка,
пробежать по траве росяной,
отрезвляюще зябкой и колкой!

Брюки вычернить мокрой травой,
чтоб потом, задыхаясь от хохота,
запечатать шаг строевой,
как петровский гвардеец — в ботфортах!

Не сейчас! Мне сейчас не смешно.
Я прям как Святогор былинный,—
разверзается подо мной,
расползается мокрая глина!

Вязну прочно. Сапог! Есть сапог.
Чавк! Теряю второй и терпение.
Ноги — в руки. Иду босиком.
Вслед хохочет старый репейник.

* * *
Уж скоро ночь. Засобирается старик,
покуда тлеющая зорька не погасла:
починит снасть, заварит сухари,
да капнет в вар анисового масла.

И — лугом, просекой, леском — пойдёт на реку.
Опустит удочку, усевшись на пригорке,
в живую воду, удобрённую, согретую
мешочком тёплой, сытно пахнущей прикормки.

Темнеет быстро. По разглаженной воде
гуляют зябкие, продрожливые тени…
Хоть поплавка почти не разглядеть,
старик сидит, сторожко смотрит в темень.

И — вздрогнет вдруг, и — поминая чёрта,
косится на торчащий, словно бакен,
лоснящийся смолою, голый, чёрный,
лох-несский горб ныряющей куваки.

Браня тихонечко бесей за баловство,—
чтоб рыбу не спугнуть, почти без звука —
сидит старик… Кружит сухой листок
по вековечной глади заомутка.

[Дмитрий Коржов]

Еще одна главка из Антологии поэзии Кольского края.

Виталий Семенович МАСЛОВ
(1935, Семжа — 2001, Мурманск)
Прозаик, поэт, публицист, общественный деятель. Окончил радиотехническое отделение среднего мореходного училища в Ленинграде, по окончании которого ходил на судах Сахалинского пароходства и Тиксинской гидробазы. С 1962 года в течение 20 лет был радистом атомного ледокола "Ленин". Лауреат Всероссийского литературного конкурса имени Н. Островского, Всесоюзного конкурса ВЦСПС СП РСФСР, премий "Северная звезда" и В. Пикуля. Один из организаторов первого в современную эпоху праздника славянской письменности, который состоялся в Мурманске в 1986 году. Ответственный секретарь Мурманского отделения Союза писателей России (1990-1998). Руководитель Международного православного славянского хода Мурман-Черногория. Почетный гражданин Мурманска. Похоронен в Семже.

* * *
Один и тот же старый бот
То для меня — ковер летучий
(Когда везет меня домой),
А то, как злой судьбы послушник,
Протянет пенную дорогу
От устья милой мне реки
К штормам, невзгодам и разлукам.

Но скажет кто, зачем же мне
Все эти рейсы и дороги?
Ведь мог бы жить, а коль не жить,
Хотя б присутствовать, но дома!
Наверно, это не дано:
И дома дорог дом тем больше,
Чем чаще снятся мне дороги.

Но вот уйду, и каждый день —
Как новый камень под подушку.
И жив лишь тем, что снова я
Вернусь к тебе, родное чудо —
Отчизна малая моя,
Моя судьба, моя пустыня...

СЫНУ
Вчера на рассвете медведище белый
Сердито притопал к парадному трапу.
Голодный и злой, недовольно глядел он,
Как папа по трапу на палубу драпал.

Но борт корабельный — внушительный очень,
Матрос удивительно добрый у трапа.
Попробовал Мишка лепешки кусочек,
Попробовал Мишка рыбешки кусочек
И кушать не стал ни матроса, ни папу.

Он хитрый, он понял, где потчуют лучше,
И сразу — туда, где кидают конфеты.—
Сердито плевался "Дюшесом" пахучим
И прямо в бумажках проглатывал "Лето"!

Когда же толпа зашумела на баке
И стала метаться — кто с ФЭДОМ, кто с "Зорким",
Медведь испугался, и черные пятки
Мелькали огромные, как сковородки.

Послушай, сынок! Когда с бабиной сказкой
Невидимый вечер неслышно подъедет,
Не бойся и спи и спокойно и сладко,—
Не каждый же день, чтоб у трапа — медведи!

* * *
Сердцу больно видеть запустенье:
Печи есть, дома, скрипят причалы,
Есть водопровод, но нет людей...

Так — по всей необозримой тундре:
Никому не нужные поселки,
Стоившие жизни и трудов...

Это ж — проблеск, если где-нибудь
Теплится промышленника свечка
И собаки спят в домах соседей...

Брошенность, тоска и запустенье,—
Бывшего величия следы —
Павшие под лестницу ступени...

* * *
Так вот и не станет больше Семжи...
Нынче батоги в ворота ставят,
Завтра окна накрест заколотят.

Постоит ослепшая деревня,
Погорюет над обрывом серым,
А потом сравняется с землею...

Только долго будут падать в море
И торчать, как кости, из обрыва
Срубов лиственичные остатки.

А когда заросшие погосты
Ссыплются в бушующие волны,
Ничего не будет, только море...

МАТЬ
Был и у нее недавно сын.
По торосам, пароход встречая,
Шли они доверчиво к припаю —
К краю разряженной полосы.

Шли они, чтоб слушать, как, шурша,
Лезут под кили немые льдины.
Выскочили люди, взяли сына,
Увезли родного малыша.

Воют вьюги. В стужах и ветрах
Мы идем и в ночь, и в утром рано.
Только мать встречает караваны
В час любой, преодолевши страх.

И бежит за нами, и глядит,—
Где же сын ее, не понимая...
Белая, поджарая, немая —
Встанет чуть поодаль и стоит.

Только лап к груди не прижимает...

БАБУШКИНА ПЕСНЯ
На окне проталинка —
с пятачок.
Выгляни, мой маленький
мужичок.
А лунная да звездная
дороженька морозная
убегает улицей
туда, где море курится.

В двух шагах от краешка,
от воды,
словно снег на варежке,
тает дым.
А лунная дороженька
над ним бежит прямешенько,—
чтоб в светлом зыбком мареве
пропасть далеко за морем.

Ты о чем вздохнул, мой внук —
папин сын?
Что ты там увидел вдруг —
сны — не сны?
Как вьюга утром хлопала?
Как месяц ночью по полу?
Видятся ли хлесткие
в морях пути отцовские?

Вот не так ли, чуть звеня,
в десять лет
деда взял да с места снял
лунный след?
Умчит он, без сомнения,
и внученька Евгения...
Но только, внучек, не забудь,—
Не позабудь обратный путь...

На окне проталинка —
с пятачок.
И прильнул к ней маленький
мужичок.
А лунная да звездная
дороженька морозная
Убегает улицей
туда, где море курится...

СЫНОВЬЯМ
Для нас, сыны, была б безликой Родина,
Не будь родного уголка в России.
Что б ни было, где б мы ни колесили,
Необходим нам свой погост, поскотина,
Где наш отец и прадесятый дед
И стадо пас, и в жизнь пути высматривал...
Придет пора, придет, сомнений нет:
Взъерошит шторм Крестителя лохматого
И, смявши заграждения с фарватера,
Накроет вас, подхватит, кинет в свет!
Так вы уйдете... В космос или за море...
Но час пробьет, и как-то на бегу
Поймете вдруг, что ходите на якоре,
Забытом на отцовском берегу.
Слабей, сильней, но держит он всегда.
И вы поймете, парни, обязательно,
Что якорь тот — не привязь, не беда,
Что трос его для нас — конец спасательный.

Не может русский Родину забыть,
Пока не перестанет русским быть...

В краю родном, так представлялось мне,
Над якорями — дерево могучее.
И я кружил, кружил по стороне,
Виток к витку на ствол канат накручивал.
И хорошо, что есть всему предел...
Где б я ни плыл, я верил в возвращение.
И счастлив тот, кто к старости сумел
В том устье встать, где принимал крещение.
Все может быть — пустеть наш край и цвесть,
Но если даже заросли погосты,—
Есть к ним тропа — и в мире мы не гости,
И не безродны, если память есть.

[Наталья]

Дмитрий! Буду очень признательна, если Вы познакомите нас с творчеством и других поэтов Кольского края. Не хотелось бы только, чтоб эта страница имела характер антологии, где живут одни лишь произведения.
Надо пригласить в Гостиную авторов, чтоб они могли здесь говорить с читателями о своей поэзии, а также о поэзии собратьев по перу.
Очень рада, что эта веточка появилась в Гостиной Кандалакши. Было бы странно говорить о поэзии Колычева и не вспомнить Виталия Семеновича Маслова, его друга и наставника. Несправедливо было бы приводить цитаты из критических статей Дмитрия Коржова о поэтах Кандалакши, рассказывать об Антологии поэтов Кольского края, составителем которой он является, и не представить поэзию, созданную его пером.
Предвкушаю много радостных открытий. С удовольствием прочитала стихи Дмитрия Коржова, Александра Абрамова и Виталия Маслова.

Из произведений Дмитрия Коржова мне, сентиментальной читательнице, ближе всего легкая грустинка стихотворения "Подошла неслышно, тихо-тихо..." Это настроение "неслышно, тихо-тихо" сохраняется на протяжении всего стихотворения — нет резких, громких слов, только тишина, таинственность, и даже на небе — не туча, а "облачко, незримое почти". Вот это "облачко" и передает состояние автора — состояние легкой, возвышенной грусти от встречи с женщиной, "светлой и тихой, как жизнь" и неизбежности расставания:
Растворилось в воздухе высоком
Облачко, незримое почти...

Очень рада открытию таланта Александра Абрамова. Сердце сжимается, когда читаешь его стихотворение "Вечер памяти". Портрет старичка-ветерана написан до боли реально — именно такими они и стали, немного смешными, слабыми, наши защитники, воины-победители. Вспоминая о войне, они еще гордо поднимают голову:
Осанится, чтоб видели студенты:
к нему на грудь слетел Генералиссимус
на парашютике георгиевской ленты!
Он — победитель! Все ли увидали?
Но заканчивается встреча, и старичок остается одиноким и слабым в своем одиночестве:
Мгновенно напрочь позабытый всеми,
старик стоит — поблёкло и сутуло.
Старик стоит. Аудитория пустеет...
Ощущение горькой вины перед нашими ветеранами, которым не смогла страна обеспечить достойной старости, остается после прочтения этого стихотворения.
А с какой любовью, поэтично, музыкально Александром написана
на берегу сосна — неловкая купальщица,
в простынке синеватой дымной дали.
Сразу вспоминаются северные сосенки, которые сбегают к самой воде, словно действительно пробуют воду пальчиком ножки, а падающие в воду сухие сосновые иголки — это "сдвоенные бронзовые шпильки из шевелюры, высветленной солнцем". Четкие, нежные образы!
Безусловно, Александр необыкновенно талантлив. С удовольствием прочитала все его стихи, предложенные Леной на этой веточке. Интересно было бы с ним пообщаться. Может, заглянет в Гостиную на огонек?

Виталий Семенович Маслов. Много слышала о нем, читала посвящений ему, а вот его собственных стихов почитать не приходилось. Хорошо, что появилась у нас веточка кольских поэтов и спасибо Дмитрию Коржову за предоставленные стихи Виталия Маслова.
Всё прочла с большим интересом — и "Сыну", и "Бабушкину песню", и "Мать", и стихи про запустенье в наших заброшенных деревнях и поселках. Любовь к родной земле, к детям, состраданье — вот о чем пишет Виталий в этих стихах.
Особо хотелось бы выделить стихотворение "Сыновьям":

Придет пора, придет, сомнений нет:
Взъерошит шторм Крестителя лохматого
И, смявши заграждения с фарватера,
Накроет вас, подхватит, кинет в свет!
Так вы уйдете... В космос или за море...
Но час пробьет, и как-то на бегу
Поймете вдруг, что ходите на якоре,
Забытом на отцовском берегу.
Действительно, в молодости почти всем хочется сбежать из родного дома — мир посмотреть, себя проверить. Проходят годы, нестерпимо тянет на "отцовский берег", и мы понимаем,
Что якорь тот — не привязь, не беда,
Что трос его для нас — конец спасательный.

Хорошие стихи — это те, к которым хочется еще не раз вернуться. Как жаль, что нельзя сейчас купить книжки приведенных на этой странице поэтов. Вся надежда — на Дмитрия Коржова. Вот подготовит к выпуску Антологию поэтов Кольского края, и хотя бы небольшая часть написанного и напечатанного этими поэтами будет нам доступна.

Дмитрий! Как обстоят дела с Антологией?

[Татьяна Агапова]

При жизни мы знали Виталия Маслова как прозаика, а как поэта открываем только теперь. Написаны его стихи по большей части в 60-е годы, но звучат совсем не в унисон с тем временем, а вернее сказать — с тогдашним социально-политическим заказом и модными литературными веяниями. Далек был от этого молодой автор. Зато — близок и верен своей отчей земле, незавидная судьба которой никак не укладывалась в программу построения «светлого будущего». И гудят его стихи о малой родине, как набатный голос беды. Это — эпицентр боли масловского поэтического мира. Хотя есть у него и иные — радостные краски, в которых угадывается гордость за свою ледокольную профессию. Он знал цену делу, которому служил, прекрасно осознавая значение арктических завоеваний для огромной страны. Но и здесь нельзя сказать, что его стихи звучат триумфальным хором. У Маслова человек, как правило, высвечивается на пике испытаний — в противостоянии ли с морской, ледовой стихией, а то и просто с изматывающей долгой разлукой с домом (уделом моряков), в преодолении жизненных тягот. Думаю, что в представлении о самом Виталии Маслове — истоках его характера, духа — знакомство с его поэтическим миром очень важно.

[Наталья]

Добавлю за Татьяну Агапову то, что она из скромности не написала в своем отзыве на поэзию Виталия Маслова.
Во-первых, свою последнюю (пятую) книгу "Дороге не видно конца..." Татьяна назвала своим поклоном дорогому учителю Виталию Маслову.
Во-вторых, в этой книге есть ее стихотворение "Памяти Виталия Семеновича Маслова". Надеюсь, Татьяна не будет против, если я приведу его здесь.

Памяти Виталия Семеновича Маслова
Нету слова — чтоб имя вместить.
Будь то слово: Писатель, Учитель,
Гражданин, Патриот, Человек,
Воин духа, за правду Воитель.
Это он всё вместил, всё объял.
Не по капле и не по крупице —
в лучших, верных российских сынах
мощным силам ниспослано слиться.
Жил — как подвиг вершил... И свершил!
Те, за кем век от века Россия,
он — из них.
Её смертный рубеж
они держат в года роковые.
Не родятся в безликой земле,
не родятся в духовной пустыне —
Русский Север, будь верен себе
в дань и память о доблестном Сыне.

Что же касается Татьяны Агаповой, поэта, участника посиделок в нашей Гостиной, то в ближайшее время представлю ее вам, и ее поэзию тоже, благо вышеупомянутая книжка уже есть у меня — Таня прислала мне ее по почте. Спасибо ей.

[Дмитрий Коржов]

Дмитрий! Буду очень признательна, если Вы познакомите нас с творчеством и других поэтов Кольского края.

Постараюсь. С Антологией пока никак. Сейчас, правда, с издателем моим планируем сделать парочку сигнальных экземпляров. Чтоб познакомить с проектом знающих людей, устранить возможные неточности, а за одним и денег поискать

[Дмитрий Коржов]

Представляю одного из моих любимых поэтов-мурманчан — Владимира Сорокажердьева.
Владимир Васильевич СОРОКАЖЕРДЬЕВ
(1946, Киров)
Поэт, краевед. Выпускник Литературного института имени Горького (1970). Работал шофером, корреспондентом, ученым секретарем Мурманского отдела Географического общества СССР. Участник VI Всесоюзного совещания молодых писателей. Книги: "Нечетные числа" (М., 1975), "День-ночь" (1978), "Любо-дорого"(1985), "Сорок стихотворений" (2002), «Далеко – близко ли» (2004).

БЕЛОЕ МОРЕ
Море Белое,
море Белое
привалилось к материку,
словно яблоко переспелое
с алым пятнышком на боку.
С алым пятнышком —
поздним солнышком,
тронешь чуть —
и сорвется вниз.
Тишь да гладь.
И вдали — суденышко,
как прилипший
к яблоку
лист.

НА КЛАДБИЩЕ
Батон. Бутылка "Солнцедара".
На завтрак больше ничего.
Лопата и веревок пара —
нехитрый инструмент его.
А вечерами он у печки
мечтал, уставясь в потолок,
о том, что и себе местечко
в углу погоста приберег.
Минует время, всенародно
простятся с ним, а потому
дышалось сладко и свободно,
легко работалось ему!

КОЛОДЕЦ
Во дворе детдома ночью спит,
утром звякнет цепью и проснется...
Девочки лицо запечатлит
чуткий к свету объектив колодца.
Подсмотрел ее сиротский лик.
руки, что от тяжести ослабли,
крутят ржавый с цепью маховик,
не уронят, хрупкие, ни капли.
Словно по веревочке скользя,
по тропе идет — не покачнется,
и глядят на мир ее глаза —
как из темной глубины колодца.

МЫШЬ
Солнце село. Запад рыж.
Шебуршанье в закоулках.
По избе гуляет мышь,
вышла мышка на прогулку.

Там у них свои часы
и режим, в мышином мире.
Нет ли где-то колбасы
или плавленого сыра.

На худой конец крупы
или семечек похрумкать.
Маленький жилец избы:
"Где пакеты ваши, сумки?"

Я лежу на нарах. Ишь,
расстоянье соблюдает.
По избе гуляет мышь,
ну и пусть себе гуляет.

* * *
В тундре я наплавался на лодке,
сжег в избе последнюю свечу.
В тундре я соскучился по водке,
я ее, родимую, хочу.

В городе, где очень много шума,
это удовольствие люблю.
Выпью — полюблю любую думу,
может, президента полюблю.

Знаю-знаю, ваша жизнь иная,
ваша жизнь по маслицу течет.
А меня качает твердь земная,
в неземную даль меня влечет.

А иссякнет доброе лекарство
Поспешу опять —
где валуны,
посмотрю на наше государство
с ягельных высот, со стороны.

Родине моей многострадальной
кланяюсь, как первому ручью.
Там опять зажгу, в избушке дальней
Не последнюю свою свечу.

* * *
Хмурый и странный, запомнилось, выпал денек.
В мареве утреннем, прячась, купалась тропинка
Звукосниматель поставил на свежий пенек,
и заиграла сосновую песню пластинка.
Голос земли и студеного неба прорезался,
веток могучих, смолы остывающей мед,
песенкой этой, как бритвой опасной, порезался,
так стегануло, что рана поныне живет.
Этой сосны никогда уже больше не будет,
веток колючек и шишок ее золотых.
Жизнь мою, песенку, тоже однажды прокрутят,
тоже иголка коснется колец годовых.
В мареве утреннем будет купаться тропинка,
в роще черемух, а может — в сосновом лесу,
и заиграет, закружится, плача, пластинка,
и у кого-то слеза пробежит по лицу.

[Наталья]

Татьяна Павловна АГАПОВА
(1956, Ревда)
Поэт. Окончила Ленинградский институт советской торговли (1982). Живет в Мурманске, работала экономистом, бухгалтером Мурманского отделения СП России, ныне — журналист газеты «Мурманский вестник». Книги: "Акварель" (1991), "Час земной" (1997), "Облаков купель" (1999), "Белые крылья" (Л., 2001), «Дороге не видно конца».

ПРОЩАНИЕ
Только б легких сегодня
хватило вдохнуть,
надышаться бесслезной,
сияющей стужей.
И, глотая озноб,
жадно к снегу прильнуть,
как собака лакает из лужи.

Дотянуться ль к бескровной,
немой высоте,
где восход фонарей,
как язык многоточья,
где морозной иглою
безмолвная тень
чинит ветер, разорванный в клочья?

И, почуяв тот миг,
что беззвучно в груди,
побрести наугад,
а не прочь и не следом.
Чтоб когда-нибудь
в чьей-то горячей горсти,
отогревшись, заплакать
растаявшим снегом.

* * *
О, волн старинный аксамит!
О неба вдохновенный батик!
К вам холст мой будничный пришит,
не знаю — кстати ли, некстати...
Но я так тщусь не оскорбить,
не посягнуть на драгоценность.
Моя скудней, грубее нить.
Но дай нам, Бог, соединенность!
О дар таинственный — сиять...
Моя почтительная бледность
годна лишь отсвет ваш принять
и благодарствовать за щедрость.

* * *
По-северному, без сует,
здесь Божий мир свой дом возводит.
Глядит в глаза неяркий свет,
тулясь на ветхом небосводе.
Смиренно-чистая душа
с рожденья в этот край вселилась.
И чаянна, и хороша,
коль Господу такой явилась.
Над бездною, где меркнет свет,
ей путь держать и не страшиться.
И здесь, над бездной
жизни след
не обрывается, а длится.

* * *
Нам есть на чем стоять
за нами путь столетий.
Родимый сонный тракт
далеко довезет.
И сколько б ни бывать
эпохам лихолетий —
эпохам торжества
приходит свой черед.
Нам выпало стоять.
Мы этой пробой будем
на прочность, на разрыв,
на право жить, любя.
И, в этот час придя,
мы — в избранности судеб,
а значит, постоять
мы можем за себя.

* * *
Дорога бескрайним
заснеженным полем,
летящим, похожим на сон...
Зову — отзовется,
прорвавшись на волю,
далеких бубенчиков звон.
Сугробы копенок
откроются взору
виденьем соломенных крыш...
Сойду —
голоса и гуденье мотора —
все примет бездонная тишь.
Бездонная тишь
с белизною без края
внимают небес тишине,
как будто столетия
здесь пребывают
в последнем, бестрепетном сне.
Очнусь —
и быстрее вперед зашагаю,
прорвусь из немого кольца.
А в сердце —
бубенчик оживший играет.
Дороге не видно конца.

Вышеприведенная информация — глава из готовящейся к выпуску Антологии поэтов Кольского края, любезно предоставленная нам ее составителем Дмитрием КОРЖОВЫМ.
От себя хочу добавить, что мы уже встречались с Татьяной Агаповой и ее стихотворением на веточке "Жизнь украшают наши встречи". Я оставила свой отзыв, мы стали общаться, и Татьяна прислала мне в подарок свою книжку "Дороге не видно конца..."
Предлагаю вашему вниманию несколько полюбившихся стихов из этой книжки. Курсивом выделила строчки, которые меня особенно "зацепили".

* * *
Таится в голосе примета —
родимый метит уголок…
Каким теплом в снегах согрета
земля за тридевять дорог?
Лесного вече вещий голос.
Озёр магический кристалл.
И слог —
как санок легкий полоз —
скользит по снежности листа.

* * *
Старушка с могил собирала конфеты.
Украдкой, крестясь, без вины виновата…
Какое же нынче паршивое лето —
как осень на стадии злого заката.
Уныло, продрогшею мокрой собакой
июнь ковыляет под давящим небом.
Скулить и подвизгивать впору, однако.
О лучик бы солнца! Что сирому — хлеба.
Конфеты, наверно, как праздник старухе.
Украдкой — с могил унесенная радость.
О время жестокой российской порухи —
завидовать мертвым.
И с кладбища — сладость.

* * *
Тишина —
чуткий ласковый олененок,
который нежно и доверчиво
трется о наши плечи,
а мы бережно
и согласно переглядываемся,
стараясь не спугнуть его.
И есть другой,
глухой тяжелый зверь —
Молчание.
Если появляется он,
неизвестно тогда:
кто — кого…

Следующие два стихотворения я мысленно объединила под названием "Акварели", а потом узнала, что книжка с таким названием у Татьяны уже выходила. Наверное, там были и эти стихи.

* * *
Густо-зеленые
океанские валы сопок…
Бесконечный
серый
поток дороги.
Зелено-серое — взахлеб.
И
совершенно
сумасшедший
сиреневый всплеск
иван-чая.
Он сродни
влюбленным
и поэтам.

* * *
Осенние листья
желтеют.
Это, умирая,
они уносят память
о солнце.

* * *
Сад ночами рождал стихи,
тайно музыкой наливался.
А под утро с его строки
шквал небесный в окно врывался.
Дом спросонья почти тонул:
всё пространство, углы и щёлки
накрывал, как волною, гул.
Гомонил, и жужжал, и щёлкал…
Оставалось лишь сон стряхнуть
и навстречу лучам подняться —
чтоб в волнах уже не тонуть,
а, блаженствуя, в них — купаться.

* * *
Снег лежит. И снег идёт…
Небу белому всё мало.
А душа, она устала.
Как короста, душит лёд.
Ей бы чуточку тепла…
Будто пепел, поле бело.
Уж-то ли: уже дотла?
Только стыть пора приспела?
Стыть и стыть… Отдав долги,
отлюбив. Мертветь прилежно.
Шепчешь небу: «Помоги!»
Снег идёт… Светло и нежно.

* * *
Чашу горькую выпьем до дна
и заплатим всем бедам и мору.
Только — встанет родная страна
и войдёт в свою трезвую пору.
Слышишь, росс, ты ещё не зачах,
своего не утратил обличья,
ты ещё о могучих плечах,
им по силам былое величье.
Понадёжнее б только плечо
в разрешенье великих вопросов.
Не опора мужик Пугачёв.
Поднимайся, мужик Ломоносов!