Кольский Север в XVI — начале XVII вв

Возникновение Кандалакшского мужского монастыря

Процесс освоения Кольского полуострова достаточно часто рассматривался в специальных исследованиях, хотя целостной работы, посвященной этой проблеме и опирающейся на весь круг письменных и археологических источников, в историографии до сих пор нет.

До прихода на Кольский Север русских основным населением края являлись коренные жители полуострова - саамы (лопари). Согласно терминологии XVII в., саами делились на 3 группы: Кончанскую, Терскую и Лешую лопь. В свою очередь эти крупные территориальные объединения саамов подразделялись на погосты и волости, численность которых в XVII в. достигала 27 (на территории Кольского п-ова существовало 15 погостов). Первые русские поселения на Кольском п-ове стали возникать в начале XV в. Первоначально возникли поморские волости на Терском берегу (Умба и Варзуга), а в начале XVI в. появляются и поселения на Кандалакшском берегу Белого моря (Порья губа, Кандалакша, Княжая губа, Ковда, Кереть).

Различные источники конца XV-XVI вв. позволяют увидеть и черты административной структуры края в период до образования Кольского острога (1583-1584 гг.) и перенесения туда всех органов управления краем. При этом необходимо отметить, что сам Кольский п-ов (целиком и отдельные его территории) в этот период находился в центре политических и дипломатических конфликтов, вызванных притязаниями па эти земли, помимо России, Дании и Швеции. Некоторые саамские погосты относились к числу двоеданных, т.е. правом взимания дани с этих земель обладали представители не только Московского государства, но и его соседей по Северной Европе.

Одной из центральных фигур в структуре управления Кольским п-овом в этот период был даньщик. Данщики - это административные служащие низового аппарата Московского государства, они известны для ряда волостей Кольского Севера - Кандалакши, Керети и Ковды. Из не так давно опубликованных грамот Василия III Кольским даньщикам, датируемых 1517 г.. становится ясным, что, помимо сбора дани, они занимались и отправлением правосудия, взимая штрафы с местного лопарского населения за совершенные преступления.

Судебная функция даньщика проступала не только в случае взаимоотношений с саамским населением, но и в тех ситуациях, когда даньщик выполнял свои функции в поморских волостях Кольского Севера. Так, в феврале 1542 г. крестьянам волостей Ковда и Кереть были выданы две жалованные грамоты Иваном IV. Причиной, подтолкнувшей центральную власть к выдаче грамот крестьянам, стала челобитная керетских крестьян (Демида Микулина сына Боркова, Сеньки Кондратова Медведчика и Якунки Григорьева сына Корелы), в которой содержалась жалоба на керетского и ковдского даньщиков. Согласно первой челобитной, приезжавшие в Кереть и Ковду двиняне и каргопольцы (промышленники) местных крестьян «клеплют и на поруки дают по вся дни, да им деи продажю чинят великую». В то же время если возникали ответные иски со стороны крестьян к приезжим промышленникам, то в этом случае с попустительства даньщиков «в их искех перед вами не отвечают, а сказывают у себя несудимые грамоты». Жалованная грамота вводила срок («от зборного воскресенья до вербного воскресенья», т.е. с середины февраля по середину апреля), когда должен был производиться суд по искам двинян и каргопольцев к местным крестьянам и наоборот. При этом, если дело не могло быть разрешено на месте («которые приезжие люди учнут сами искати, а на них хто взыщет, и они перед вами не учнут отвечати»), оно переносилось в Москву на то время, когда сюда приезжал сам даньщик с собранной данью.

Если первая грамота рассматривала случаи, связанные с судебными конфликтами местных крестьян и приезжих промышленников, то во второй грамоте (от 20.02.1542 г.) основное внимание было уделено вопросам внутреннего судопроизводства, действовавшего в волостях Керети и Ковде. Вторая грамота также явилась ответом на челобитную керетских крестьян (Данилки Васильева сына Игумнова, Агейки Иванова сына Охлопка и Васюка Фомина сына Кривого), бивших государю челом «во всех место керетчан и ковдян». В челобитной содержалась жалоба на керетского и ковдского даньщиков, которые крестьян судили «не по суду» и воспрещали «земским людем лутчим и середним» быть на суде. Царская грамота предписывала допустить к участию в судопроизводстве местных выборных (6 целовальников), без участия которых «суда не судити». Выборные целовальники должны были присутствовать и на суде по тяжким уголовным преступлениям («разбой»).

Заступавшие на должность целовальники приносили присягу («крестное целованье»), обязуясь все дела «делати по губной грамоте вправду» .

 

Согласно установленному грамотой порядку, выборные целовальники должны были ежемесячно меняться, выставляя в коллегию по три целовальника. Наряду с подписями даньщиков, скреплявшими судные грамоты, эти же документы должны были скреплять и выборные целовальники.

 

Процессы, происходившие в двух волостях Кольского Севера, носили, если так можно выразиться, общероссийский характер. Именно в это время, по мнению специалистов, начинает делать своп первые шаги губная реформа преимущественно в черных волостях Русского Севера . Крестьянские миры получили право выбирать своих представителей для осуществления правосудия (целовальников и «лучших людей»), а в ряде случаев, как это было в крестьянских волостях Двинского уезда, создание выборных представительств привело к ликвидации должностей волостеля и тиуна. Создание выборных представительств в Керете и Ковде не означало ликвидации должности даньщика, но, несмотря на это, отношения местного крестьянского мира с представителями власти были введены в прочное правовое русло, о чем свидетельствует губная грамота, согласно которой постоянная администрация и выборные власти должны были вершить правосудие.

Одни из первых губных грамот относятся к 1539-1540 гг., что заставляет предполагать наличие сходных черт, содержащихся в грамотах поморских волостей Кольского Севера, с документами, предоставленными властью крестьянскому и посадскому населению Белоозера, Каргополя, Устюга и др.

 

Рядом с даньщиком действовал и слободчик, выступавший в качестве заместителя первого в период его отсутствия. В случае отъезда даньщика (за сбором дани или с собранной данью в Москву) все дела переходили в руки слободчика.

Помимо выполнения судебных функций и функций, связанных со сбором дани с саамского населения, даньщики в Керети занимались сбором отчислений с жемчуга, выловленного в р. Керети, других прибрежных реках и на морском побережье. Данный сбор носил наименование «десятого», который вместе с собранной данью отвозился в Москву.

Основу экономического благосостояния даньщика составляло право на 1/8 долго добычи рыбы в р. Керети, выловом которой занималась вся волость.

 

Одним из центров присутствия даньщиков на Кольском п-ове была Кандалакша. Грамота Василия III выделяет ее среди прочих населенных пунктов края как то место, куда свозилась вся дань, собранная на территории Кольского п-ова.

 

В ведение двух Кандалакшских даньщиков (Митрофана Кукина и Василия Алексеева), кроме того, входил сбор таможенных отчислений в Коле в 1585 гг.

Источники дают возможность говорить о складывании своеобразных «династий» даньщиков, когда должность сборщика дани и представителя власти передавалась по наследству от отца к сыну. Так, в Керети известны отец и сын, исполнявшие обязанности даньщиков: Семен Андреянов и Иван Семенов сын Андронов.

 

Процесс формирования аппарата власти в Кольском остроге, начавшийся со времени учреждения здесь воеводского правления (в 1582-1583 гг.), должен был низвести даньщика с высот административного управления до обычного сборщика податей с саамского населения края. Видимо, подобная трансформация произошла на рубеже XVI-XVII вв., когда в источниках даньщики выступают именно в роли сборщиков лопарской дани.

 

Освоение Кольского Севера, помимо создания постоянных поселений и администрации, включало в себя и проникновение в регион монастырских организаций. Первыми сюда пришли крупные монастырские корпорации Севера России (Соловецкий и Кирилло-Белозерский монастыри), а затем и Центра страны. Данное явление в историографии начала XX в. не совсем удачно назвали монастырской колонизацией Кольского Севера, Дело не только в том, что монастыри (за исключением местного Троицкого Печенгского) «приходили» уже в освоенные ранее места (русские волости и саамские погосты), но и в том, что одной из черт присутствия монастырской организации на Кольском п-ове стала инкорпорация в сложившуюся структуру поселений (русских и саамских).

Одновременно с этим происходит и возникновение местных монастырей. Видимо, это было связано, в какой-то степени, и с процессом христианизации саамского населения края. Русские летописи XVI в. инициатором христианизации выдают самих лопарей, которые добровольно (без всякого «подталкивания» со стороны) обращались к высшим светским и духовным иерархам Московского государства с просьбой об учреждении церквей. Так. в 1526 г. саами, проживавшие на территории Кандалакшской губы, «били челом государю и просили антиминса и священников церковь свяшати и просветити их святым крещением». Новгородским архиепископом Макарием был послан священник, который освятил церковь Рождества Иоанна Предтечи. В 1532 г. лопари с побережья рек Колы и Туломы приехали в Новгород к архиепископу Макарию с аналогичной просьбой: «просили антиминсов и священников церкви Божиа свящати». Тогда же был отправлен священник, который освятил две церкви - Благовещение святой Богородицы и Николы Чудотворца  и крестил «за Святым Носом» многих лопарей.

С последним известием соотносится и сообщение одной новгородской летописи XVI в., введенной не так давно в научный оборот. Из этого сообщения, датируемого 1531/32 г., явствует, что новокрещенные лопари «Диколопской земли» донесли великому князю Василию III о крещении 70 человек. В ответ на это московский государь просил новгородского архиепископа Макария отправить к лопарям соборного священника, который должен был крестить всех желающих, а «нехотящих не нудити». Помимо этого, по государеву «слову» к обращенным в новую веру лопарям были отправлены и необходимые для богослужений предметы (колокол, иконы, книги, церковную утварь). Также в сообщении упоминается и церковная руга, установленная «из великого князя казны». При этом в летописной статье не поясняется, для какой церкви была установлена рута.

 

Одно из наиболее поздних известий о распространении христианства среди лопарей относится к 70-м гг. XVI в. и связано с районом р. Поной. Так, на р. Поной «по челобитью» лопарей Семиостровского и Иокангского погостов была построена церковь во имя апостолов Петра и Павла. Точная дата строительства храма неизвестна, но произошло это событие до 1575 г. Согласно грамоте Ивана Грозного на Поной старцу Феогносту (от 20.02.1575 г.), при строительстве храма государем были выделены и необходимые предметы церковного обихода. Правда, ко времени составления царской грамоты понойский храм пришел в упадок.

В специальной литературе небезосновательно связывают упомянутые посольства Кольских лопарей с просветительской деятельностью местных святых - Трифона Печенгского и Феодорита Кольского. Хотя возможно, в миссионерской работе участвовали и какие-то другие, неизвестные нам подвижники.

 

Обращение в православие лопарей Мурманского и Кандалакшского берега служило хорошей основой для создания монастырской организации. В вопросе о времени возникновения нескольких местных монастырей, действовавших на побережье Баренцева моря, в науке ясности нет. Предположительно в середине - второй половине XVI в. здесь действовали три (по иным мнениям - два) монастыря: Троицкий Печенгский, Троицкий Кольский и Петропавловский Кольский.

Ранее других возник Троицкий Печенгский монастырь, основателем которого выступил Кольский святой Трифон Печенгский. Первоначально, судя по данным различных источников, монастырь располагался при впадении в р. Печепгу речки Манны. Затем святой построил пустынь в устье рт Печснги, где были построены две церкви: Успения и св. Зосимы и Савватия Соловецких. Житие святого не дает точных хронологических указаний о времени создания монастыря. Этот же вопрос возникал и в дипломатической переписке русских властей с датскими относительно государственной принадлежности северной части Кольского п-ова. В царских грамотах (датируемых рубежом XVI-XVII вв.) назывались разные даты возникновения монастыря.

 

Кольский Троицкий монастырь был основан св. Феодоритом. Упоминание об этом монастыре есть только в «Повести о Феодорите», входящей в состав «Истории о великом князе Московском» А.М. Курбского. Опальный князь, повествуя о духовных подвигах своего учителя на Кольском Севере, отмечает, что во время второго посещения края святой «на устию... Колы-реки созидает монастырь и в нем поставляет церковь во имя пребезначалные Троицы». Отсюда, если верить Курбскому, святой занимался проповедью христианства среди местных лопарей.

Введенный Феодоритом в монастыре строгий устав (отказ от «имений», жесткое соблюдение обета целомудрия) вызвал протест среди братии, изгнавшей святого («имаютъ старца святого и биютъ нещадно, и не токмо из монастыря извлечают, но и от страны тое изгоняютъ, аки врага некоего»).

 

Повесть не содержит никаких точных хронологических ориентиров, что затрудняет датировку основания Феодоритом монастыря. Более того, в науке высказывалось и соображение относительно того, что основанный Феодоритом монастырь - это не отдельная самостоятельная обитель, а тот монастырь, который следует отождествлять с Троицким Печенгским В таком случае, Трифон и Феодорит выступают в качестве единомышленников, совместными усилиями создавших обитель на р. Печенге. А.И. Андреев, высказавший эту точку зрения, полагал, что существование в Коле в середине XVI в. самостоятельного монастыря было невозможным по ряду причин. Во-первых, сама Кола как селение если и существовала, то была малонаселенной. Это и препятствовало появлению монастыря. Во-вторых, монастырь в Коле возник намного позже (после 1569 г.), и источники знают как его название ( Петропавловский), так и имя основателя (Семен (Сергий Вянзин). Каких-либо других упоминаний о Троицком Кольском монастыре, исключая Повесть А.М. Курбского, в источниках нет.

С этим мнением не согласился другой специалист по истории монастырской колонизации Севера России А.А. Савич. Так, по его справедливому наблюдению, размер поселения (речь идет о Коле) не может служить достаточным основанием для того, чтобы признать наличие или отсутствие монастыря: поскольку монастыри выступали в качестве первопроходцев, постольку и возникали они в малоосвоенных местах. Оспаривал ученый и вероятность совместной деятельности св. Трифона и Феодорита в деле создания монастыря и проповеди христианства среди саами.

 

Как бы то ни было, если признать действительным существование Троицкого монастыря, то период его жизнедеятельности относится к тому времени, когда Феодорит еще не был архимандритом Спасо-Евфимьева монастыря (в Суздале) в 1551-1554 гг, Следовательно, этот период можно датировать в широких пределах 1530-1540-х гг.

Петропавловский монастырь предположительно возник после 1565 т. Тогда Симон ван Салинген при посещении Колы отметил одного из первых жителей селения Семена Венсина, который, но словам путешественника, в ту пору носил мирское имя, а в период работы над записками он уже стал монахом под именем Сергий. Таким образом, в период после 1565 г. в самой Коле оформился еще один монастырь. Период самостоятельной деятельности Петропавловского монастыря не был продолжительным. Уже в начале XVII в. монастырь был приписан к Печенгскому монастырю, который «переселился» в Колу после нападения отряда шведов в 1589 г, В 1605-1606 гг. угодья Петропавловского монастыря, вместе со всем имуществом, перешли к Печенгскому монастырю.

Чуть ранее Петропавловского возникает монастырь в Кандалакше, носящий имя Пречистой Богородицы. Как уже отмечалось, в историко-краеведческой литературе высказывались мнения о раннем периоде формирования монастыря, относящегося ко второй половине 1520-х гг.6 В действительности, что уже отмечалось в историографии И.Ф. Ушаковым, единственным на сегодняшний день свидетельством, позволяющим говорить о возможном времени основания монастыря, является жалованная грамота Ивана Грозного 1553/54 г. Сам документ не сохранился и, более того, по всей видимости, был утрачен уже в XVII в. Упоминание грамоты содержится в ряде более поздних жалованных грамот монастырю .

Таким образом, монастырь возник в Кандалакше чуть ранее времени выдачи ему первой жалованной грамоты.

 

Необходимо вкратце затронуть и вопрос о географическом местоположении монастыря. Монастырь возник на восточном (левом) берегу реки Нивы - том месте, который источники конца XVI-XVIII вв. именуют «наволоком». И сейчас на современных картах и в номенклатуре географических словарей этот берег носит название «монастырского наволока».

 

Первоначально левый берег р. Нивы не был заселен, здесь находились только хозяйственные постройки монастыря и две монастырские церкви: Рождества Пречистой Богородицы и Николы Чудотворца.

 

Точное время возникновения поморской волости на берегах р. Нивы нам неизвестно. Планомерных археологических изысканий в этом районе современной Мурманской области еще не проводилось. В научной и в краеведческой литературе достаточно долго бытовало мнение о том, что Кандалакша существовала еще в XI в.3 При этом никаких серьезных доводов сторонники удревнения «прошлого» поморской волости не высказывали. И.Ф. Ушаков, справедливо подвергнувший это мнение критике, полагал, что самым ранним упоминанием Кандалакши является известие т.н. Ростовской летописи под 1526 г. о приезде в Москву лопарей из Кандалакшской губы просить великого князя и митрополита «антиминса и священников церковь свящати». Тогда же была построена и церковь Рождества Иоанна Предтечи, ставшая на несколько столетий главной волостной церковью и центром Кандалакшского прихода.

Публикация грамот Василия III Кольским даньщикам позволяет самым ранним упоминанием селения в источниках считать 1517 г. Напомним, что в эту пору Кандалакша являлась своего рода административным центром всего края, откуда выезжали за данью в саамские погосты сборщики дани и куда доставлялся «колониальный» товар с тем, чтобы переправить его в центр Московского государства.

 

Упоминание Кандалакши (не всегда как отдельного селения), а в ряде случаев только представителей волости (кандалакшан), встречается в некоторых источниках, относящихся к первой половине - середине XVI в. Так, Кандалакша упоминается в Соловецкой летописи конца XVI в. среди поморских селений Кольского п-ова. пострадавших от землетрясения в 1542 г.1, а также в ряде актовых источников, связанных с хозяйственной деятельностью на Кольском Севере Троице-Сергиева (1581-1582 пт) и Соловецкого (1583 г.) монастырей.

И.Ф. Ушаковым, а чуть ранее А.А. Минкиным, было обращено внимание на то, что наименование поморского селения Кандалакша выпадает из общего ряда наименований русских селений Кольского п-ова. Дело в том, что все известные русские селения края получали свои названия от имени рек, на которых они стоят. Кандалакша, стоящая, как известно, на берегу р. Нивы, свое название получила от другого гидронима - Канда, который может быть соотнесен как с р. Кандой, так и с Кандским заливом Белого моря. По предположению И.Ф. Ушакова, селение первоначально могло возникнуть на р. Канде. Основным занятием населения тогда, да и после переноса селения на новое место, был соляной промысел. Истощение леса, необходимого для поддержания работы соляных варниц, вызвало переселение крестьян на новое место, которым и стало устье р. Нивы. Несмотря на то. что мнение ученого представляет определенный интерес, все же необходимо признать его не во всем убедительным. Первое, самое очевидное. что вызывает возражение, - это отсутствие каких-либо источниковых данных (письменных и археологических), способных подтвердить существование селения на побережье р. Канды или Кандского залива. Во-вторых, обратим внимание на то, что соляной промысел, развитый во всех поморских селениях Кандалакшского берега Белого моря, не стал причиной такого истощения лесных массивов, которое привело бы к переселению крестьян на новое место. И это при том, что в большинстве из них (Порья губа, Ковда, Кереть) в XVI-XVII вв. активно развивалось крестьянское (первоначально) и монастырское (впоследствии) солеварение. Как бы то ни было, остается признать, что до тех пор, пока этот район не будет планомерно изучен археологами, на многие вопросы, в том числе и связанные с происхождением названия селения, у нас не будет твердых и уверенных ответов.

С проблемой возникновения Пречистенского монастыря связаны два вопроса, обсуждаемые в историко-краеведческой литературе и в работах, посвященных истории православия на Кольском Севере: во-первых, это проблема участия в организации монастыря прп. Феодорита Кольского; во-вторых, это вопрос о соотношении двух монастырей, упоминаемых в источниках второй половины XVI в. - Кандалакшского и Кукуева (Кокуева).

Обратимся к первому вопросу. Впервые мнение об участии Феодорита Кольского в начальной судьбе Кандалакшского монастыря прозвучало в некоторых историко-краеведческих публикациях рубежа XIX-XX вв. При этом никаких ссылок на какие-либо источники или существовавшие в ту пору народные предания авторы этих сочинений не предлагали. Исключением стали путевые заметки русского дипломата Д.Н. Островского, по признанию которого в Кандалакше существовали сказания о том, что некогда существовавший здесь местный монастырь был основан знаменитым просветителем лопарей. Правда, путешественник так и не раскрыл источников своей информации, что заставляет относиться к этому сообщению критически.

 

Тем не менее с полным доверием к свидетельству Д.Н. Островского отнесся И.Ф. Ушаков, посчитавший, что в распоряжении путешественника (или его информаторов из числа приходского духовенства) были какие-то неизвестные нам источники, содержащие эти данные.

Сам же И.Ф. Ушаков пошел далее в развитии идеи о связи при. Феодорита с Кандалакшей и его возможном участии в основании местного монастыря. Исследователь обратил внимание на сообщение Симона ван Салингена о некоем Федоре Циденове (вар. Жиденове) из Кандалакши, слывшим «за русского философа». Им, согласно голландскому путешественнику, была составлена история Карелии и Лапландии, а также азбука («письмена») для «карелов». Анализируя уже высказанные ранее в историографии мнения о личности Федора Циденова, И.Ф. Ушаков предположил, что из всех известных для того времени деятелей русской церкви и книжности с «философом из Кандалакши» может быть отождествлен только прп. Феодорит Кольский. Без пояснений, правда, осталось то обстоятельство, что голландец не указывает на монашеский статус Федора Циденова (с этим не вяжется и именование «философа» мирским именем с указанием фамилии), при том что различия между мирским человеком и монахом ван Салингеном постоянно подчеркивались.

 

Несмотря на то что статья И.Ф. Ушакова, в которой излагалась гипотеза о тождестве Федора Циденова (Жиденова) с прп. Феодоритом Кольским, появилась в центральном научно-историческом издании, работа осталась незамеченной для последующих специалистов «Истории о великом князе Московском» А.М. Курбского. Возможно, эго связано с названием статьи, которое прямо не отсылало к проблеме просветительской деятельности прп. Феодорита Кольского и ее возможного отражения в сообщении голландского путешественника. В специальных исследованиях, вышедших после публикации статьи историка, мнение о возможном тождестве Федора Циденова с прп, Феодоритом, насколько нам известно, не высказываюсь.

Кандалакшский «след» Феодорита косвенно был обнаружен И.Ф. Ушаковым и в самой Повести о жизни святого, составленной А.М. Курбским.

 

Так, ученый обратил внимание на замечание А.М. Курбского, согласно которому после неудачной попытки создать в Коле монастырь прп. Феодорит покидает Кольский Север и проводит два года «во едином маломъ монастыре в Новогратцкой земле» в качестве игумена. Короткое игументство прп. Феодорита предшествовало его последующему назначению настоятелем Спасо-Евфимьева монастыря. Этим «малым монастырем», как казалось И.Ф. Ушакову, мог быть Кандалакшский монастырь.

 

Если в работах И.Ф. Ушакова мнение о возможной причастности прп. Феодорита к основанной в Кандалакше обители звучит как гипотеза, в таком же качестве предстает и предположение о возможной тождественности Федора Циденоаа и святого, то в работах последующих историков-краеведов данная точка зрения принимается за аксиому. Так, иг. Митрофан (Баданин) в целом ряде своих исследований не только принимает целиком и полностью гипотезу предшественника, но и пытается установить точное время основания монастыря в Кандалакше. Не вдаваясь специально в этот вопрос, что потребовало бы от нас подробного разбора всей аргументации историка относительно хронологических вех в жизни святого, отметим, что это время им относится к 1548-1551 гг.

И все же, как представляется, высказанные И.Ф. Ушаковым суждения, при всей их оригинальности, не могут быть приняты в силу целого ряда причин. Во-первых, рассказ Симона ван Салингена о Федоре Циденове необходимо рассматривать в общем контексте событий в жизни путешественника, его встреч и общения с русскими людьми, происходившими в период 1566-1568 гг. В то время, по признанию самого Салингена, он, находясь в поморских селениях (Сумском посаде, Шуе и Кеми), встречался с различными людьми (русскими и карелами), которые объясняли ему «исторические истоки» противостояния Московского государства со Швецией и Норвегией на Севере страны. Согласно этим рассказам, после взятия Иваном III Новгорода «вся земля от Новгорода на северо-запад до Двины и на запад-северо-запад до Выга вся была корельская и завоевана Московитами, а земля от Выга. на северо-запад до Кандалакши на север вся принадлежала Норвегии». Русские информаторы Салингена, таким образом, убеждали голландского купца в том, что исторические претензии Москвы на территории Севера и Крайнего Севера России не обоснованы, поскольку еще совсем в недавнее время они принадлежали ее ближайшим соседям. В этом контексте содержится и упоминание о Федоре Циденове, также составившем некую историю Карелии и Лапландии, в которой, якобы, открыто высказывалось, что «Лапландия принадлежала Норвегии, а Корелия - Швеции», Обратим внимание на то, что упоминание о Федоре Циденове не приурочено к периоду 1566-1568 гг. Напротив, голландец приводит воспоминание о «русском философе» как еще об одном дополнительном аргументе в пользу обоснованности претензий стран Северной Европы на пограничные земли России.

Предположение И.Ф. Ушакова о том. что «история», составленная Федором Циденовым, могла быть Житием Зосимы и Савватия Соловецких, которое не смог идентифицировать Салинген, в данном случае не выдерживает критики: повторим, что повествование «русского философа» помещено в общий контекст исторических свидетельств об обоснованности прав Швеции и Норвегии на земли Севера России.

 

Таким образом, свидетельство о Федоре Циденове является достаточно «глухим», для того чтобы делать конкретный вывод о его тождестве с прп. Феодоритом Кольским: не ясно время встречи Салингена с «русским философом»: «причастность» Федора к «кругу» лиц, сомневающихся в исторических правах Московского государства на земли Севера страны, так же ставит под сомнение возможность отождествления «русского философа» со святым.

 

Не будем забывать, что Салинген не упоминает о монашестве Федора Циденова, что должно выглядеть странным для человека, который имел тесные контакты с некоторыми представителями монашества на Кольском Севере (св. Трифоном Печенгским, Сергием (Семеном) Венсиным).

Во-вторых, ремарка Л.М. Курбского относительно того, что прп. Феодорит провел два года в «маломъ монастыре» в пределах Новгородской земли, еще более «глуха», нежели известие о Федоре Циденове. Действительно, как отмечалось в историографии, князь имел достаточно смутные представления о географии Кольскою Севера. Достаточно сказать, что у Курбского нет специального определения для этой территории - она для князя предстает «пустыней», куда удаляется святой для совершения духовных подвигов. В таком случае Новгородская земля, если так можно выразиться, в представлении князя уже ойкумена или, говоря языком Курбского, «вселенная», т.е. обитаемый, известный мир. И в этом отношении предположение о том, что князь мог «ошибочно» представлять местонахождение Кандалакшского монастыря в Новгородской земле, выглядит сомнительным.

 

Упоминание прп. Феодорита как основателя Кандалакшского монастыря в путевых заметках Д.П. Островского не столь однозначно, как это может показаться на первый взгляд. И.Ф. Ушаков, напомним, с доверием отнесся к этому свидетельству, полагая, что в распоряжении русского дипломата могли оказаться какие-то неизвестные ныне источники. Обращение к некоторым более поздним архивным документам, связанным с деятельностью Кандалакшского прихода в XIX - начале XX вв.. показывает, что оснований для подобного доверия нет.

Клировые ведомости Кандалакшского прихода (именно об этом источнике идет речь), сохранившиеся в фондах МОКМ и ГАМО, дают возможность увидеть уровень знаний местного приходского духовенства о «церковных древностях» Кандалакши. В это время в Кандалакше действовало двецеркви: Иоанна Предтечи и Рождества Богородицы. Вторая церковь существовала па месте упраздненного в 1742 г. Кандалакшского монастыря. Описание имущества именно этой церкви и привлечет наше внимание. Любой мужик был бы только рад тому, что его хотят трахнуть сразу две телки, которые очень сексуальные и ненасытные. Устроив групповуху, он угостит членом каждую красавицу и тогда русское жмж порно наберет страстные обороты. Пока телка будет трахаться с партнером, она участливо вылижет письку подружки, чтобы она тоже кайфовала, принимая позы, пока классно не кончит.

 

Так, в одной из наиболее ранних клировых ведомостей (1842 г.), есть упоминание о Коковом (вар. Кокковом) монастыре, стоявшем некогда на месте церкви Рождества Пресвятой Богородицы. Сведения о самом монастыре достаточно неопределенные: церковь, «по слухам», осталась от монастыря, который в неизвестное время и неизвестно кем был разорен. Тут же упоминается и судьба монастырских колоколов, вывезенных в Архангельск. Время вывоза этого предмета культа также не уточняется. Из всех колоколов сохранился только один «небольшой» колокол весом в 1 пуд.

В клировых ведомостях за вторую пол. XIX в. информация о монастыре остается такой же краткой и неясной. Единственным дополнением к ней служит упоминание о двух бердышах, продолжавших храниться в церкви Рождества Богородицы. Священники, составлявшие по приказу епархиальных властей клировые ведомости, подеркивают, что среди церковного имущества «древних актов, вкладов высочайших фамилий, дарственных записей, рукописей на пергаменте и тому под. не имеется».

 

Более подробной становится информация клировых ведомостей о прошлом монастыря с 1890-х гг. Так, в ведомостях 1890 г, уже конкретизируется время разорения «Коккова» монастыря (разрушен «одновременно с монастырем Трифона Печенгского») и обстоятельства этого бедствия - во время нападения шведов. В ведомостях 1896 г. высказывается и предположение о дате основания обители - 1526 г., «когда лопари, обитавшие по р. Ниве, просили великого князя Василия Иоанновича прислать им антиминс и священников». При этом период существования монастыря приходским священникам (священнику Николаю Попову и диакону Василию Колчину) представлялся достаточно кратким. После нападения на монастырь в мае 1589 г. (в ведомостях ошибочно указан 1590 г.) шведского отряда тот фактически прекратил свое существование. Единственным напоминанием о монастыре оставалась церковь Рождества Богородицы.

 

Далее эти сведения дублировались во всех клировых ведомостях прихода и в начале XX в.

 

Симптоматично, что увеличение количества данных клировых ведомостей о прошлом монастыря совпало с появлением в церковной печати (АЕВ) первых публикаций об истории Кандалакшского прихода. Авторами этих публикаций были те же Кандалакшские священники, что составляли ведомости для епархиальных властей: Василий Рябов и Николай Попов.

 

Тем самым интерес к прошлому Кандалакшского прихода, обозначившийся в конце XIX в., привел к появлению первых кратких исторических заметок о Пречистенском монастыре, составленных местными священниками. Основные источники, на которые они опирались в своей работе, были давно известны науке и не содержали в себе никакой уникальной информации, способной по-новому осветить начальные этапы развития обители. Предположение об уникальных источниках, которые будто бы могли оказаться в распоряжении местных священнослужителей, таким образом, не выдерживает критики.

Обратим внимание на то, что «историческая память» Кандалакшского духовенства пред- и послереформеиного времени оказалась достаточно «короткой»: никаких ясных представлений о времени начала обители, причинах ее ликвидации и т.п. местные священники не знали. Понадобилась инициатива архангельских епархиальных властей, составлявших в 1890-е гг. своеобразную «летопись» всех приходов епархии для того, чтобы Кандалакшские священники обратились к вопросам прошлого своего родного прихода.

Вторая проблема, обозначенная выше, также связанная с периодом раннего существования монастыря, касается вопроса о взаимосвязи двух монастырей: Кандалакшского Пречистенского и Кокуева. В специальных научных и справочных работах, посвященных истории русских монастырей, вышедших в конце XVIII - начале XX вв., представлены две полярные точки зрения. Согласно первой, Кандалакшский и Кокуев монастыри рассматривались в качестве одного и того же монастыря; согласно второй, это были два разных монастыря, один из которых (Кандалакшский) располагался в устье реки Нивы, второй (Кокуев) - в устье Порьей губы.

 

Мурманские историки и краеведы также не оставили в стороне этого сюжета. Так И.Ф. Ушаков считал Кокуев монастырь самостоятельным, существовавшим неподалеку от селения Порья губа и разоренным во время шведских нападений па поморские селения Кандалакшского берега в 1589 г. Оставшиеся после разорения монахи влились в состав братии Кандалакшского монастыря. В этом, кстати, историк видел и одну из причин достаточно быстрого возобновления монастыря в период после шведского разорения.

Другой историк-краевед, иг. Митрофан (Баданин), полностью принимая доводы своего предшественника о самостоятельности Кокуева монастыря, относит хронологические грани разорения монастыря к несколько более раннему времени. По мнению исследователя, Кокуев монастырь мог быть разорен в годы т.н. «Басаргина правежа» (см. ниже).

Самим историком не приводятся какие-либо поясняющие обстоятельства сдвига хронологических рамок «гибели» Кокуева монастыря. Можно лишь догадываться, что на корректировку ранее высказанного предположения И.Ф, Ушакова оказало влияние знакомство иг. Митрофана (Баданина) с записями вкладной книги Кандалакшского монастыря, в которых обитель называется «Кокоевым монастырем» еще для 1586/87 г. Другими словами, Кандалакшский монастырь за 2-3 года до шведской агрессии уже именовался Кокуевым.

 

Для того чтобы разобраться в этом частном вопросе ранней истории Кандалакшского монастыря, необходимо несколько слов сказать о том источнике, который породил уверенность историков прошлого и настоящего в существовании самостоятельного Кокоева монастыря. Этим источником является КБЧ - объемный географический комментарий к несохранившейся карте всего Московского государства. Как было показано в специальном исследовании К.Н. Сербиной, КБЧ возникла на основе «старого» (конца XVI в.) и «нового» чертежей (1627).

В разделе КБЧ «Роспись рекам Поморским...» содержится подробное описание побережья Кольского полуострова от р. Тенуй, на границе с Норвегией, до реки Керети Кандалакшского берега Белого моря.

 

В той части описания, где приводятся данные о р. Порьей, упоминается и Кукуев монастырь, стоящий «у усть реки Порьей» и находящийся от «усть реки Нивы» в 80 верстах. Собственно, именно приведенное известие КБЧ и служит основанием для предположения о существовании этого монастыря, более нигде не упоминаемого в источниках.

Любопытно, что И.Ф. Ушаков, не сомневавшийся в существовании самостоятельного Кокуева монастыря, в своих работах оговаривался, что об этом монастыре нет больше никаких упоминаний в источниках. И в самом деле, в сохранившейся писцовой книге Алая Михалкова в описании поморской волости Порьей губы нет ни одного намека на существование некогда близ селения монастыря.

 

Сохранившаяся начальная часть «сотной» выписи Порьей губы из книг В.Т. Агалина среди культовых строений волости упоминает только церковь Николы Чудотворца.

 

Отсутствие в источниках каких-либо намеков на деятельность монастыря неподалеку от волости Порья губа уже должно породить сомнения в достоверности известий КБЧ. Тем не менее единственным из исследователей, кто выразил свой скепсис по этому поводу, был Е. Огородников. Этому автору принадлежит работа, вышедшая еще во второй пол. XIX в., посвященная анализу географических данных КБЧ о Мурманском и Терском берегах Баренцева и Белого морей.

Так, согласно мнению историка, в источниках нет «никаких положительных данных» о деятельности Кокуева монастыря на побережье устья Порьеи губы.

Думаю, что мнение дореволюционного исследователя заслуживает внимания и требует дополнительной аргументации.

 

Отметим, что сведения КБЧ, даже в той части, которая касается описания Кандалакшского берега Белого моря, не во всем точны. Так, здесь нет упоминания собственно самой волости Порья губа, известной источникам, по крайней мере, с 1550-х гг. Выпала из номенклатуры географических названий и волость Кандалакша. Наименование селения было перенесено на сам Пречистенский монастырь, который так и называется: «монастырь Кандолокша». Тем самым не приходится исключать возможность того, что общее для Пречистенского монастыря наименование - Кандалакшский и, соответственно, Пречистенский - было по ошибке разделено на два самостоятельных названия.

Письменные источники XVI - начала XVIII вв., так или иначе отражающие деятельность Кандалакшского монастыря, достаточно часто приводят его «простое» наименование - Кокуев. Напомним, что самое раннее упоминание этого названия монастыря встречается в одной из записей вкладной книги Пречистенской обители (1586/87).

 

Историческая память о Кокуеве монастыре пережила, если так можно сказать, сам Кандалакшский Пречистенский монастырь. Спустя многие десятилетия после его упразднения в народных преданиях Кандалакшских крестьян, записанных в середине XIX - первой четверти XX вв., встречаются рассказы о разорении Коккова монастыря неприятелем. В одном случае разорителями являлись шведы (что соответствует исторической действительности), в другом - англичане (воспоминание о нападении английской эскадры на селение в годы Крымской войны). Завершается народное предание рассказом о спрятанном на дне Нивы монастырском колоколе, единственном предмете церковной жизни, уцелевшем во время нападения врага.

В несколько усеченном виде это же предание фиксируют и данные клировых ведомостей Кандалакшского прихода: в них содержится упоминание о разорении Коккова монастыря неприятелем, правда, нет никаких намеков на легенду о колоколе.

 

Исторические реалии, отраженные в источниках, и исторические предания более позднего времени, таким образом, сходятся на том, что Кокуев монастырь существовал в Кандалакше, а не за ее пределами. Выяснить происхождение этого названия достаточно трудно. Возможно, Кокуев есть микротопоним какого-то из мест р. Нивы, на котором и возник первоначально монастырь. По крайней мере, косвенно на это указывает предание. записанное В.И. Немировичем-Данченко от старика в Кандалакше во время путешествия писателя по Кольскому п-ову в 1873 г. Так, крестьянин в своем рассказе указал на то место, где покоился монастырский колокол: по его признанию на дне реки, «в Куйке виднеются уши большого колокола...».

 

Будем надеяться, что последующее изучение истории поморских селений Кандалакшского берега XVIII - начала XX вв., обязательно сопряженное с проработкой всего имеющегося архивного источникового материала, позволит лучше узнать микротопонимию края, в том числе и самой Кандалакши.

Начальные страницы истории Кандалакшского монастыря нам практически неизвестны. Несмотря на это, монастырь фигурирует в некоторых географических описаниях и записках, составленных западноевропейскими путешественниками и политическими деятелями второй половины XVI в. Так, монастырь упоминает в своих записках опричник и авантюрист, немец по происхождению, Генрих Штаден. Перечисляя населенные пункты Кольского Севера, Штаден отмечает, что Кандалакша представляет собой «незащищенный посад» с монастырем, а основным занятием крестьян и монахов является вылов рыбы.

В донесении норботеннского фогта Иакова Персона (1581), составленном для шведского герцога Карла (будущий шведский король Карл IX) и представляющим собой сводку данных о количестве населения, населенных пунктах Кольского п-ова, есть и упоминание о Кандалакше и Пречистенском монастыре. Предоставленные фогтом сведения касательно Кандалакши носят несколько преувеличенный характер. Так, согласно И. Персону, в Кандалакше находилось 246 дворов, а Кандалакшскому монастырю принадлежал «солеваренный завод», состоявший из 296 выварочных чанов.

 

Поясним, что преувеличением, на наш взгляд, являются сведения о количестве дворов в Кандалакше. Во-первых, даже такие крупные и экоомически мощные волости, как Варзуга и Умба, в период своего расцвета насчитывали не более сотни дворов. Во-вторых, поморская волость, наряду с прочими волостями Терского и Кандалакшского берега Белого моря, в 1568/69 г. подверглась разорению со стороны опричных отрядов Басарги Леонтьева {см. ниже). «Басаргин правеж», как отмечают данные писцовой переписи В.Т. Агалина (1574/75 г.), нанес сильный удар по экономике и населению Поморья. В этих условиях сохранение такого числа дворов было маловероятным.

Кандалакшский монастырь нанесен и на одну из первых европейских карт Кольского п-ова, составленную голландским купцом и путешественником Симоном ван Салингеном.

 

Таким образом, в кратких сведениях иностранных путешественников и купцов Кандалакша предстает в качестве крупного поморского села, находящегося на границе, связывающей Московское государство с его отдаленной окраинной - Лапландией. Здесь же (правда, согласно единственному упоминанию в источниках) в середине XVI в. находился и торг, на который съезжались промышленники из разных районов Поморья. Возникновение в этот же период на Мурманском берегу рыбного промысла и затем, на короткое время, международного торга (центр - становище Кегор и волость Кола) подорвало значение локального торга в Кандалакше.

Кандалакша несколько раз подвергалась разорению в трудные десятилетия истории России второй половины XVI - начала XVII вв, В 1568-69 г.г. волости Поморья подверглись разорительному опустошению отрядами Басарги Леонтьева. Как было установлено П.А. Садиковым, главной движущей силой «правежа» стала фамилия двинских богатеев Бачуриных, стремившихся с помощью оружия взыскать «убытки» с крестьян Варзужской волости, образовавшиеся в результате учреждения опричнины, приведшей к разной административной подведомственности крупных волостей Терского берега.

 

Помимо самой Варзуги, «правежу» подверглись и другие поморские волости Кольского Севера. Так, согласно сообщению Симона ван Салиигена, опричниками были разорены Умба, Кандалакша и Кереть. «Сотная» выпись из писцовых книг В.Т. Агалина позволяет говорить, что «правеж» коснулся и волости Ковды, также значительно пострадавшей в ходе опричного набега.

 

Масштабы бедствия для Кандалакши и для монастыря нам неизвестны. Утрата ранних писцовых описаний волости и отсутствие в писцовой книге Алая Михалкова всяких намеков на волость и ее структуру не позволяют оценить последствия «Басаргина правежа».

В связи с опричным разорением любопытно обратить внимание на одно свидетельство источника, ранее, как кажется, не привлекавшее внимание исследователей. Источник, о котором идет речь, это «отпись» (28.07.1583) старосты и крестьян волости Варзуги, данная монахам Соловецкого монастыря. Крестьяне этой «отписью» заявляли о расплате с монахами «в старых долгах по старым кабалам и в безкабальных долгах, и в волостных в черных розметах, и в посланичъих приездах и в отъездах, и в кормех, и в подводах, и в московских посылках за их восмую долю (угодий. - С.Н.)». Исключение составили две кабалы, по которым крестьяне по-прежнему остались должны старцам: «кемские кабалы да кандалакшские кабалы, которые писаны в басарговщины». Выплаты по этим кабалам должны были произвести соловецкие старцы сами. К сожалению, источник не поясняет происхождение этих кабал и ту сумму, которую надлежало выплатить. Можно лишь предположить, что данные кабалы связаны с каким-то займом, который вынуждены были взять варзужские крестьяне для выплаты «по долгам» двинским откупщикам.

В мае 1589 г, поморские селения Кандалакшского берега подверглись нападению отрядов шведских финнов. Долгое противоборство Московского государства с государствами Северной Европы (Швеция и Дания) за обладание Кольским п-овом ограничивалось не только дипломатической борьбой, но и вооруженными конфликтами. 26 мая 1589 г. шведский отряд напал и на Кандалакшу. Соловецкий летописец второй половины XVI в. отмечает, что во время нападения на Кандалакшу шведами было перебито в волости и в монастыре в обшей сложности 450 чел. Память об этом нападении сохранилась в преданиях крестьян Кандалакши через столетия.

 

Писцовая книга Алая Михалкова отмечает, что во время нападения шведов неприятелем были сожжены две монастырские церкви: Николы Чудотворца и Рождества Пречистой Богородицы. Первая из них так и не была восстановлена.

Разорению монастырь подвергся и в годы Смуты. Кольский Север, как известно, в этот период стал объектом посягательств со стороны стран Северной Европы, стремившихся воспользоваться сложной политической ситуацией, в которой оказалось Московское государство, и решить с помощью силы давний территориальный спор. Так, в 1611 г. по приказу шведского короля Карда IX губернатор Вестернботнии Бальтазар Бек совершил безуспешный поход на Кольский острог. Вглубь полуострова шведы в тот раз военных вылазок не совершали.

 

Несмотря на это, Кандалакша чуть позже подверглась нападению со стороны одного из «воровских» отрядов, действовавших в Поморье в 1613-1616 гг. Осенью 1613 г. в Поморье появились казачьи войска под командованием атаманов (полковников) Сидорки и Барышпольца, которые безуспешно пытались взять Холмогоры. После неудачи под Холмогорами казачье войско разделилось на отдельные «воровские» отряды, которые разоряли крестьянские волости Летнего и Поморского берегов Белого моря вплоть до начата 1616 г. Не остался в стороне от гибельных нападений «воров» и Кандалакшский берег Белого моря. Один из казачьих отрядов совершил нападение на Кандалакшу, в ходе которого подвергся разорению Пречистенский монастырь. Других известий о том, что какие-либо иные волости Кольского Севера были подвергнуты подобным нападениям «воров», в источниках нет.

На этот «воровской» рейд в историографии обратил внимание, насколько нам известно, только И.Ф. Ушаков. Исследователь при этом опирался лишь на два источника: Двинский летописец и жалованную грамоту Кандалакшскому монастырю царя Михаила Федоровича (от 20.05.1615 г.), опубликованную еще в конце XIX в. Используя сведения указанных источников, исследователь датировал этот набег крайне неопределенно, предлагая в разных своих работах неоднозначные хронологические ориентиры. Так, в одной из них И.Ф. Ушаков указывая 1614 г. как время разорения Пречистенской обители, в другой историк считал, как следует полагать, что Кандалакша дважды подверглась разорению «воровских» отрядов: один раз - в 1613 г., второй - в 1615 r.

Ясность в вопрос о времени набега «воров» на Кандалакшу могут внести три источника, не учтенные И.Ф. Ушаковым. Первые два из них - это челобитная Кандалакшского старца Тихона «з братею» (1615), поданная на имя царя Михаила Федоровича, и ответная грамота царя «двинским пятинщикам» (24 марта 1615 г.) с предписанием об освобождении Кандалакшского монастыря от сбора «пятинных денег», опубликованные С.Б. Веселовским. Третьи документ - челобитная крестьян Кандалакшской волости (1623- 24), хранящаяся в фондах РГАДА.

 

Обратимся в начале ко второму документу - челобитной Кандалакшских крестьян. Не останавливаясь подробно на анализе этого источника, отметим, что в нем содержались две основные просьбы крестьян: об освобождении от части подати, которую крестьяне платили за опустевшие дворы, а также о невзимании с них налога «десятой рыбы» с выловленной в реках и озерах волости «мелкие съедомные рыбы». Последняя просьба, как можно думать, относилась к той рыбе, которая крестьянами использовалась для собственного потребления и не предназначалась на продажу.

Первая просьба - освобождение от уплаты податей за пустующие дворы - была мотивирована Кандалакшскими крестьянами следующим образом: «Да у нас же, сирот твоих, Кандалашской волостишки запустело со 121-го году от разореня польских и литовских людей дватцеть пять дворов крестьянских: люди, государь, посечены и дворы пожжены».

 

Таким образом, опираясь на сведения челобитной, можно говорить о том, что первый рейд «польских и литовских» людей на Кандалакшу произошел не ранее 1613 г. Разорению при этом подверглась лишь «волостная сторона» Кандалакши, находившийся на правом берегу Нивы. Пречистенский монастырь, по всей видимости, серьезно не пострадал.

 

О повторном нападении «воров» на Кандалакшу сообщают как жалованная грамота Кандалакшскому монастырю, так и челобитная Кандалакшских старцев и грамота «двинским пятинщикам» Михаила Романова. Согласно жалованной грамоте, в 1614/15 г. «приходили къ нимъ (в монастырь. - С.И.) литовские и немецкие люди и руские воры, и монастырь выграбили...».

На тот же 1614-15 г. как время разорения обители указывают и два других источника. Так, по сведениям старца Кандалакшского монастыря Тихона «в нынешнем де во 123-м году о Рожестве Христове приходили де к ним в Поморе войною литовские люди и черкасы, и монастырь де их вес до основания разорили и выжгли, и крестьян высекли, и соляные промыслы с солю выжгли, и игумена и старцов и слуг мучили и посекли, и казну монастырьскую всю пограбили, и лошади монастырьские все поймали, и хлебные запасы конми вытравили».

 

Два рассмотренных документа не только показывают, что во время второго нападения «воров» пострадал преимущественно Кандалакшский монастырь, но и дают возможность уточнить дату этого нападения. Обращает на себя внимание то, что, согласно второму источнику, нападение на монастырь произошло «о Рожестве Христове», т.е. чуть позже окончания праздника (25 декабря по старому стилю). Следовательно, разграбление монастыря может быть отнесено к промежутку времени от конца декабря 1614 г. - января 1615 г.

Если наши рассуждения верны, то следует признать, что Кандалакша дважды подверглась разорению казачьих отрядов: первый раз не ранее 1613 г.. во второй в конце декабря 1614 г. - январе 1615 г.

 

Таким образом, возникновение мон